Шестое Правило Волшебника, или Вера Падших - Страница 230

230

Ударение на слове «епитимья» помогало направить их мысли в другом направлении, подальше от статуи как таковой. Послушники были всякий раз куда больше довольны тем, что он вкалывает на износ на двух каторжных работах, чем интересовались какой-то там очередной каменной фигурой. Скульптуры были повсюду. И все, как одна, являли собой всю низменность человека. В точности, как в их вселенной каждый человек в отдельности не имел значения, так же не имела значения и одна статуя. Именно невообразимое количество скульптур должно было стать основным доказательством человеческого ничтожества. Скульптуры были всего лишь декорациями на сцене, с которой Братство Ордена проповедовало о самопожертвовании и спасении.

Ричард всегда покорно сообщал, что по ночам отрабатывает епитимью, без еды и сна, после рабочего дня на стройке. Поскольку бескорыстное самопожертвование – самое лучшее средство для исправления грешников, послушники всегда уходили вполне довольные.

Ричард сменил напильник на более тонкий и изогнутый и обработал им мускулы там, где они переходили в сухожилия, показывая напряжение руки. Днем он наблюдал за рабочими, чтобы изучить, как двигаются мышцы. А ночью брал за образец собственную руку, чтобы точно отобразить сосуды и суставы, расположенные близко к поверхности кожи. Иногда он смотрел в зеркальце. Он ваял так, что мраморная поверхность казалась натянутой кожей на вздувшихся мышцах, как настоящая кожа, морщилась в складках и была гладкой на изгибах.

Для фигуры женщины образца не требовалось: он так живо помнил Кэлен, что больше ничего и не нужно было.

Он хотел, чтобы фигуры были в движении, напряженные и настороженные. Выражение лиц, особенно глаз, должно было отражать основную человеческую характеристику: мышление.

Если все скульптуры, что он видел в Древнем мире, были торжеством горя и смерти, то эта статуя была торжеством жизни.

Ричард хотел, чтобы она была воплощением чистой силы воли.

Мужчина и женщина, которых он ваял, были его убежищем, спасением от отчаяния заключенного. Они были воплощением свободы духа. Воплощением победы разума.

К своему глубоком огорчению, Ричард заметил, что в окно пробивается свет, заглушая свет горевших всю ночь ламп. Всю ночь. Он снова проработал всю ночь.

Его огорчило не то, что свет дневной – он вполне его устраивал, а то, что это означало на данный момент конец работы над статуей. Теперь ему пора отправляться ваять уродство на стройке. К счастью, та работа не требовала ни размышлений, ни старания.

Он как раз зачищал надфилем изгиб мускулистого плеча мужчины, когда раздался стук в дверь.

– Ричард?

Пришел Виктор. Ричард вздохнул. Придется остановиться.

Ричард сдвинул на шею платок, закрывающий нос и рот. Этой маленькой хитрости, предохраняющей от попадания в дыхательные пути мраморной пыли, его научил Виктор, поскольку именно так делали скульпторы у него на родине, в Каватуре.

– Иду.

Ричард слез с подставки. Он поднялся, только сейчас почувствовав, насколько ломит все тело от работы и недосыпания, потом поднял брезент и стряхнул с него пыль.

Прежде чем набросить брезент на статую, он еще раз напоследок оглядел скульптуру. Пол, инструменты и полки были покрыты тонким слоем мраморной пыли. Но на фоне черных стен белый мрамор сиял во всем своем великолепии.

Ричард набросил брезент на незавершенные фигуры и открыл дверь.

– Ты смахиваешь на призрака! – криво ухмыльнулся Виктор.

Ричард отряхнулся.

– Я потерял счет времени.

– Ты заходил ночью в мастерскую?

– Мастерскую? Нет, а что? Ухмылка Виктора стала шире.

– Приска вчера прислал бронзовый циферблат. Ицхак его привез. Пошли глянешь.

С другой стороны кузницы, на складе, лежала бронзовая отливка, состоящая из нескольких частей. Она была слишком большой, чтобы Приска мог отлить ее единым целым, так что он отлил ее отдельными пластинами, которые Виктор мог собрать. Постамент для циферблата был массивным. Зная, что он предназначен для той статуи, что ваял Ричард, Приска постарался на славу. – Красиво, – сказал Ричард.

– Да уж. Мне и раньше приходилось видеть его искусную работу, но на сей раз Приска превзошел самого себя.

Присев на корточки, Виктор пробежал пальцами по странным черненым символам.

– Приска сказал, что когда-то, очень давно, его родной город Алтур-Ранг был свободным, но, как и многие другие, потерял свою свободу. Как дань тому времени он отлил эти символы на своем родном языке. Брат Нил видел их и остался доволен, потому счел это реверансом императору, который тоже родом из Алтур-Ранга.

Ричард вздохнул.

– У Приски язык такой же гладкий, как его отливки.

– Поешь со мной лярда? – спросил Виктор, поднимаясь.

Солнце было уже довольно высоко. Ричард вытянул шею и глянул вниз, на стройку.

– Пожалуй, нет. Нужно идти на работу. – Присев, Ричард приподнял одну сторону постамента. – Однако сперва давай-ка я тебе покажу, куда его поставить.

Виктор взялся за другой конец и они вместе поволокли бронзовую отливку вокруг дома. Когда Ричард открыл двери, Виктор впервые увидел статую, хотя та и была полностью закрыта брезентом, лишь наверху, там где головы, выступали две круглые шишки. Но Виктор пожирал глазами даже это. Было видно, что его богатое воображение дает ему возможность видеть, как воплощаются в жизнь его заветные мечты.

– Как поживает твоя статуя? – ткнул Виктор Ричарда локтем. – Красотка?

Ричард расплылся в сияющей улыбке.

– Ах, Виктор, ты скоро сам все увидишь! До освящения осталось всего две недели. Я буду готов. Это будет нечто, отчего запоют наши сердца... прежде чем они меня прикончат, во всяком случае.

230